К двадцатилетию со дня начала ПЕРЕСТРОЙКИ в России

(По материалам экономических изданий.
Подборку сделала Гордиенко Г.Н.)

Итак, что же послужило предпосылкой начала проведения «радикально-либерального курса ельцинских реформ»? Вспоминая события уже двадцатилетней давности, сегодня можно однозначно утверждать: предпосылкой либералистских реформ стал срыв «перестройки», провал связанных с ней начинаний и надежд.

Идейно-теоретический смысл «перестроечной» реформы, как известно, выражался формулой «больше социализма»; во главу угла намечаемых преобразований ставилось создание именно на социалистической основе «более мощных, чем при капитализме, стимулов экономического, научно-технического и социального прогресса». Ключ к решению данной задачи виделся в обретении человеком труда статуса «подлинного хозяина» на своем рабочем месте, в коллективе и в народнохозяйственном масштабе. Это предполагалось обеспечить путем предоставления трудовым коллективам и отдельным работникам широких возможностей распоряжаться общественным достоянием с одновременным адекватным повышением ответственности за эффективность его использования. Речь шла, в частности, о достижении жесткой увязки личных доходов непосредственных производителей не только с их индивидуальными трудовыми вкладами, но и с итогами работы предприятий, а также с конечными народнохозяйственными результатами.

Активное задействование личных и коллективных экономических интересов, таким образом, мыслилось не в качестве альтернативы плановому хозяйствованию, а как органически «вписываемое» в эту систему. При этом, однако, допускалось определенное развитие (при сохранении общенародной собственности на средства производства в ключевых сферах и отраслях) частных, в том числе частнокапиталистических, форм хозяйствования: в конце 80-х годов были приняты общесоюзные правовые акты о кооперации, предпринимательстве, об акционерных обществах, и др.

Прямо противоположные цели закладывались в реформу, разворачивавшуюся с начала 90-х годов: вектором экономических преобразований несомненно выступало создание в стране фундаментальных основ капитализма (хотя терминологически это оформлялось как задача «рыночной трансформации» экономики) и обеспечение необратимости капиталистического вектора развития России. Главным средством при этом была избрана форсированная тотальная приватизация госсобственности (декларативно нацеливаемая на утверждение массового слоя «эффективных собственников»). Повсеместное задействование частных экономических интересов и конкурентных принципов хозяйствования рассматривалось в качестве альтернативы народнохозяйственному планированию, причем априори отвергались даже такие его «умеренные» атрибуты, как макропрогнозирование и макропрограммирование.

Предпосылкой и отправным пунктом реального развертывания подобной реформы, следовательно, мог стать лишь срыв «перестройки» как плана «социалистического обновления» хозяйственной жизни, что, естественно, актуализирует проблему выявления причин этого провала. В большинстве отечественных и зарубежных публикаций на сей счет упор, как известно, делается на факторы объективного характера, прежде всего на те трудности, с которыми советская экономика столкнулась на рубеже 70-х—80-х годов. Действительно, в СССР снижались темпы роста производства и прироста национального дохода, возникала и усиливалась финансовая напряженность, замедлялось повышение реальных доходов населения. Уже в 70-х годах обнаружилось наше отставание от ведущих капиталистических стран в ряде областей научно-технического и технологического прогресса. На фоне признанного лидерства Советского Союза в ракетно-космических и ядерных технологиях это усугубившееся в 80-х годах отставание, прежде всего по линии компьютеризации и в целом в сфере информационно-коммуникативных технологий, воспринималось особенно болезненно.

Исключительно важно, однако, подчеркнуть: сложившаяся в первой половине 80-х годов в СССР экономическая ситуация, согласно мировым стандартам, в целом не была кризисной. Падение темпов роста производства не перерастало в спад последнего, а замедление подъема уровня благосостояния населения не отменяло самого факта его подъема. Отставание в компьютеризации народного хозяйства тогда еще не являлось необратимым, тем более, что сохранялся наш приоритет в других наукоемких сферах, прежде всего связанных с ВПК, уровень развития которого, собственно, и обеспечивал военно-стратегический паритет с США и с блоком НАТО. В СССР функционировала эффективная система подготовки квалифицированных кадров, поддерживались высокие стандарты образования и науки. Возникшая к концу 70-х годов финансовая напряженность снималась за счет средств, получаемых от расширения продажи на мировых рынках нефти и других топливно-энергетических и сырьевых ресурсов, нараставший объем добычи которых позволял делать это без ощутимого ущемления интересов развития отечественного производства.

«К тому же на состоянии экономики и социальной сферы, начиная с 1985 г., позитивно сказались результаты небезызвестных мер по «укреплению дисциплины и порядка»: удалось в значительной степени компенсировать производственный спад первых лет одиннадцатой пятилетки (1981—1985 гг.). В целом за ее годы национальный доход вырос на 17%, промышленное производство увеличилось на 20%. Динамично развивалась газовая промышленность: по объему добычи газа страна вышла на первое место в мире. Удвоился объем производимой на АЭС электроэнергии. Положительную производственную динамику продемонстрировало сельское хозяйство. Оказались перевыполненными задания по вводу жилья, дошкольных учреждений и общеобразовательных школ».

О том, что обстановка в стране, сложившаяся к началу «перестройки», хотя и характеризовалась рядом серьезных социально-экономических проблем, не была, однако, ни кризисной, ни даже предкризисной, писали непредвзято настроенные зарубежные исследователи: «В начале 80-х годов... как по мировым стандартам, так и в сравнении с советским прошлым дела... были не столь плохи...»

Эта общая недраматичность состояния советской экономики, равно как и изначальная широкая социальная поддержка заявленного последним генсеком курса «перестройки», создавали вполне благоприятные предпосылки для его успешной реализации.

Говоря же о срыве «перестройки», приходится констатировать в первую очередь сугубо субъективные обстоятельства, связанные с конкретными экономико-политическими действиями руководства СССР (а затем и РСФСР). В вину тогдашним руководителям страны можно поставить прежде всего откровенно слабую теоретическую проработку ключевых направлений и мер «перестройки», что на практике оборачивалось либо резким ослаблением заложенного в них позитивного потенциала, либо однозначно негативными, разрушительными следствиями ряда акций проводившейся экономической политики. Примером первого служит принятый в 1987 г. Закон СССР «О государственном предприятии», составивший основу изменения системы управления экономикой, трансформации этой системы в некую новую («планово-рыночную») модель. Данным актом резко, скачкообразно расширялись хозяйственные права «основного звена экономики», что не уравновешивалось ни должным усилением госрегулирования деятельности этого звена, ни повышением ответственности за нее управленцев и трудового коллектива предприятия. Отсюда и последовавшая массовая ориентация "основных звеньев» на рост заработной платы и прибыли на базе искусственного завышения цен и неблагоприятных для общества ассортиментных сдвигов при игнорировании воспроизводственных задач и договорных обязательств.

Что касается прецедентов однозначно негативного воздействия на экономику некомпетентных решений союзного руководства, то в этом отношении показательны многие тогдашние шаги в области бюджетной политики. Так, в условиях роста потребности в финансовых ресурсах (связанного, с одной стороны, с запуском жизненно важной программы «ускорения», а с другой стороны, с падением мировых цен на нефть) была инициирована и стала энергично реализовываться пресловутая «антиалкогольная кампания», до основания потрясшая финансовую и денежно-кредитную систему страны. Результатом этой абсурдной кампании, усугубляемым почти полной утратой контроля над доходами в связи с введением в действие недостаточно продуманных законов о госпредприятии, о кооперации и некоторых других, стало стремительное нарастание бюджетного дефицита, все чаще покрывавшегося посредством необеспеченной денежной эмиссии. По этому поводу авторами уже цитированной публикации приводились следующие данные: «Если в 1981—1985 гг. среднегодовой бюджетный дефицит составлял всего 18 млрд. руб., то в 1986— 1989 гг. —уже 67 млрд. В 1960—1987 гг. в среднем за год выпускалось в обращение 2,2 млрд. руб., в 1988 г. — уже 12 млрд., в 1989 г. — 18 млрд., а в 1990 г. — 27 млрд. руб.» Неудивительно, что при снижавшихся темпах экономического роста и при попытках удержать стабильность розничных цен, описываемая политика денежных властей провоцировала всеобщий дефицит товаров народного потребления и внедрение вариантов их карточного распределения, а в конечном счете — подрыв и развал потребительского рынка.

Провалу «перестройки» существенно способствовали и инициировавшиеся высшим руководством КПСС странные политические новации. Начало соответствующей активности было положено проведенной вполне в духе китайской «культурной революции» атакой на центральный аппарат хозяйственного управления. Результатом его массированной пропагандистской дискредитации, волюнтаристского «перетряхивания» структуры и функций министерств и ведомств и перманентной кадровой чехарды стала утрата управляемости экономики, ее выход из-под контроля со стороны общесоюзного центра. Этому способствовала наспех осуществленная радикальная реорганизация структуры советов, подорвавшая властную вертикаль и спровоцировавшая тенденции к региональному обособлению, дезинтегрировавшие единое общесоюзное экономическое пространство. Наконец, санкционированная XIX партконференцией либерализация политической системы стала фактором активизации оппонентов «перестройки» — и тех, кого не устраивала социалистическая направленность преобразований, и тех, кто не принимал демократической их составляющей как якобы несовместимой с историческими традициями и национальным менталитетом россиян. Причем протестные методы, применявшиеся обеими группами, зачастую совпадали — от инспирирования митингов и забастовок по поводу тех или иных политических, экономических, экологических и прочих проблем до консолидированного голосования на I Съезде народных депутатов России 12 июня 1990 г. за «государственный суверенитет Российской Федерации». Последствия наполнения такового конкретным содержанием (в виде обеспечения приоритета республиканских законов перед общесоюзными, разрушения единства налоговой и банковской систем страны, и т.п.) хорошо известны — подрыв экономических основ центральной власти.

Вышеизложенное содержит достаточные, как предкроэкономическую стабилизацию», трактуемую как стабилизация финансовая, выражающаяся в отсутствии инфляции и бюджетного дефицита. «Проводники этого реформационного алгоритма на российской почве с самого начала утверждали, что реализация названных трех составляющих, обеспечив «трансформацию командной экономики в рыночную», тем самым обеспечит и предпосылки возобновления экономического роста.

Как уже десятки и сотни раз говорилось и писалось, анализируемая модель не представляла собой чего-то нового в теории и практике рыночного реформирования: она явилась вариантом схемы «Вашингтонского консенсуса», широко используемой МВФ и другими международными финансовыми организациями в «третьем мире» для «посадки» соответствующих стран «на кредитную иглу», для осуществления «нового колониализма».

Сегодня стало очевидным: доктрина «Вашингтонского консенсуса», применение отдельных постулатов коей в некоторых странах с устоявшейся рыночной экономикой имело определенный успех, была изначально неприемлемой для постсоветской России с ее унаследованными от плановой системы особенностями народнохозяйственного комплекса, его отраслевой и технико-технологической структуры. Здесь форсированное осуществление под флагом «перехода к рынку» стандартного набора либералистских трансформационных мер обернулось следствиями, во многом противоположными декларированным целям. Либерализация цен — их нескончаемым ростом (а вовсе не конкурентной стабилизацией). Приватизация предприятий — сменой госмонополии совокупностью частнохозяйственных монополий, интересы которых в принципе не согласуемы посредством рыночных механизмов с интересами развития народного хозяйства как целого, с задачами повышения его эффективности. Жесткая монетарная политика и зажим денежной массы — раскруткой инфляционной спирали (в отдельные годы возникали даже дискуссии о гиперинфляции в России) и валом неплатежей. И т.д.

«Неопровержимым свидетельством фундаментального несоответствия российским условиям реализуемой с начала 1992 г. реформационной модели стал финансовый кризис августа 1998 г. До дня дефолта, объявленного 17 августа, соответствующий курс, несмотря на колоссальный урон, нанесенный им общественному производству (уполовинившемуся в сравнении с дореформенным уровнем), оправдывался необходимостью достижения финансовой стабилизации как обязательного условия будущего экономического подъема (спад объявлялся «неизбежной ценой» вожделенной «макроэкономической стабильности»). Дефолт полностью обессмыслил эту аргументацию, присовокупив к неслыханным производственным издержкам и падению народного благосостояния гигантские финансовые потери, в целом составившие 120 млрд. долл. (замороженный рынок ГКО-ОФЗ - 40 млрд., задолженность российских банков нерезидентам — 20 млрд. и снижение курсовой стоимости акций — 60 млрд.)» . Анализируя последствия этих событий, нельзя не согласиться со следующим принципиальным выводом: «Финансовый кризис августа-98 вынес окончательный «обвинительный приговор» праворадикальному либерально-монетаристскому эксперименту над страной, отбросившему ее по многим позициям к исходным рубежам рыночных преобразований».

О том, что финансовые потрясения августа-98 стали производными не только и не столько от просчетов и ошибок тогдашнего (третьего постсоветского) правительства, сколько от существа реализовывавшейся с 1992 г. реформационной модели, свидетельствуют и те позитивные сдвиги в хозяйственной динамике страны, которые наметились после августовского краха в результате существенных новаций, привнесенных в экономическую политику четвертым постсоветским правительством (и новым руководством Банка России). Вопреки догматам либералистской доктрины были приняты следующие меры:

• усилен государственный контроль за ценами в ключевых затратообразующих отраслях (прежде всего в топливно-энергетическом комплексе и на железнодорожном транспорте);
  
  
• усилен валютный контроль;
  
  
• временно блокирована «бросовая» приватизация;
  
  
• выверенно увеличена денежное предложение посредством дозированной денежной эмиссии.

Тем самым руководство федеральной исполнительной власти сумело не только удержать экономику от сползания в гиперинфляцию и хаос, но и создать условия для реализации постдевальвационных возможностей оживления материального производства. Инерция эффекта этих мер несомненно позитивно сказалась и на экономических итогах 2000 г.

Сравнивая начатую в 1992 г. и скандально обанкротившуюся в августе 1998 г. либералистскую реформу с предшествовавшей ей (и занявшей примерно то же время) «перестройкой», можно констатировать следующее различие:
      -если провал второй (Перестройки) был в решающей мере обусловлен ошибочными действиями при реализации курса преобразований, в целом соответствующего потребностям экономического развития страны,
      -то крах первой(либералистской реформы) определялся изначально ложным выбором самой реформационной модели.

Отсюда и разительная несхожесть показателей экономической динамики в период «перестройки» и во время радикальной либерализации. В первом случае на протяжении исходных трех лет (1986—1989) имел место стабильный рост национального дохода (2,7% в год) и объема промышленной продукции (3,5%); в последующие годы темпы роста производства затухали, но его падения все же не наблюдалось (а в первом полугодии 1990 г., т.е. до резкого обострения в стране политического противостояния, производство товаров народного потребления увеличилось на 15%). Во втором же случае наблюдался беспрецедентный для мирного времени обвальный производственный спад, сопровождавшийся крайне негативными сдвигами в народнохозяйственной структуре, не говоря уж о падении уровня жизни населения (соответствующие печальные качественно-количественные параметры хорошо известны). Разумеется, здесь сказались такие предшествовавшие старту реформы факторы, как развал Советского Союза и СЭВа, однако главная «заслуга» несомненно принадлежит избранной реформационной модели.
«Обвал явился «возмущенной реакцией» производительных сил на волюнтаристское насаждение неадекватных им форм производственных отношений».