В чём их главное и принципиальное различие?

1.  «Прежний социализм» (дооктябрьской эпохи) опирался на знаменитую формулу Маркса: «…Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности»[3] . Ленин: «Что касается социализма, то известно, что он состоит в уничтожении товарного хозяйства»[4]. «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством оплаты»[5] , работающей по жёсткому централизованному плану.
2.  «Новый социализм». Ленин только положил начало провозглашённому им «пересмотру», многие детали им ещё не были проработаны, но общее, главное направление было определено:
«Прежний»: «уничтожение частной собственности.
«Новый»: допущение разных форм собственности, сопряжение общественной и частной (их «конвергенция»).

«Прежний»: экономическая система будет «одной фабрикой», работающей по жёсткому централизованному плану.
«Новый»: сочетание «фабрики», «плана» и рыночной стихии.

«Прежний»: «насилие – повивальная бабка истории»
«Новый»: переход от насилия (как доминирующего способа исторического действия), к ненасильственным, эволюционным, реформистским методам; от метода «революционной целесообразности к правовому государству. Главным, «категорическим» императивом «нового социализма» должно быть: «Культура!». Новый социализм – это Культурный, Гуманный, Демократический социализм!

А в чём «продолжение»? Об этом тем более надо сказать, что сегодня этот ленинский «коренной пересмотр» нередко трактуют как «поражение» Ленина, как признание им его «провала»: шли на революцию со знаменем прежнего социализма, исповедуя «принципы Парижской Коммуны» и идеи «Государства и революции». И вот признают их несовершенство – «Провал»!

Это поразительное пустомыслие! «Провалом» называют взлёт ленинской теоретической мысли, выведшей теорию социализма на принципиально новый, соответствующий новой исторической эпохе, уровень. «Поражением» называют тот факт, что опыт Октябрьской революции и первых послеоктябрьских лет стал базой, фундаментом новой всемирно-исторической ступени теории, на которую просто было бы невозможно вступить, не пережив опыта Октября.

Октябрьская практика выявила не только сильные стороны исходного революционного проекта большевиков, но и его слабые стороны. Октябрьская практика и первые послеоктябрьские годы выявили (и только на практике, а не до неё, это и можно было выявить!), что прежний уровень теории оказывался недостаточным для эффективного продвижения к социальной (социалистической) цели.

И нужна была ленинская проницательность (можно сказать, ленинский гений), чтобы услышать, оценить и откликнуться на этот голос, на этот вызов практики – и начать «разбираться», поднимаясь с прежнего уровня теории на новый.

В этом узле альтернатив «Новый Ленин» против «Прежнего Ленина» победил (несмотря на сопротивление многих «старых большевиков» и значительной части мыслящих по-старому революционных масс) победил «Новый Ленин». Но победа эта оказалась, увы, недолговременной. «Новый социализм» (после смерти Ленина) потерпел поражение в рамках новой, возникшей в конце 20-х годов альтернативы, которую можно назвать «Сталин против Ленина (идеи которого старался защитить Бухарин)». Это было противоборство концепций сталинского руководства, абсолютизировавших Насилие , как приоритетное и универсальное средство решения всех трудных социальных проблем.

Почему же победила сталинская «казарма»? Не только потому, что ушёл Ленин, а его продолжатели оказались слабыми политиками. Есть более серьёзные причины этого, коренящиеся в различии революционных социальных сил, победивших в Октябре 17 года.

Надо иметь в виду, что сам Октябрь - сложное, неоднозначное и внутренне противоречивое явление, содержащее в себе разные альтернативы и интенции. Две основные: одна – народнодемократическая, ставящая задачу удовлетворения материальных и духовных потребностей народа, создания системы народоправства, демократической власти трудящихся; другая – делающая акцент на насилии как способе решения всех проблем и толкающая общество к антидемократическому, тоталитарному режиму, государственно-бюрократическому строю.

И – две основные социальные силы, питавшие эти тенденции. Одна - политически и культурно развитые рабочие, типа, условно говоря, Ивана Бабушкина, Якова Дубровинского, Александра Шляпникова. И другая – Шариковы, Швондеры, герои платоновских повестей, ограниченные, малокультурные, примитивно мыслящие люди, понимающие «социализм», как казарму военно-коммунистического типа («казарменным коммунизмом» называл Маркс подобную систему взглядов). Незадолго до революции (в 1913 году) Ленин писал: «Такой дикой страны, в которой массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания, - такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России»[6]. В канун Октябрьской революции около 68% взрослого населения не умели читать и писать, в деревне неграмотные составляли около 80%, а в национальных районах – 99,5%.

В революционных событиях 1917 года они, эти две революционные социальные силы, шли вместе, плечом к плечу. Они вместе боролись за изменение ситуации в стране, за улучшение жизни простых людей, угнетённых и униженных в романовской России. Но по-разному видели будущее и способы борьбы за него.

Собственно, после окончания гражданской войны, после победы над силами контрреволюции решался кардинальный вопрос дальнейшего социального развития страны: кто будет определять маршрут движения России – «Бабушкины» и «Шляпниковы» (поддерживаемые «Луначарскими») или невежественная и «злобная» масса Швондеров и Швандей (науськиваемая и поощряемая политиками, которые впоследствии составят сталинскую команду).

Количественный перевес был, увы, на стороне последних. Но была одна политическая фигура, которая в программных установках и реальной деятельности обеспечивала доминирование культурных революционных сил. Этой фигурой, в начале 20-х годов, был В.И. Ульянов (Ленин). Его, как он однажды выразился, «коренной» пересмотр взглядов на социализм, связанный с разработанной им Новой экономической политикой, его критика «леваков» (работа «Детская болезнь «левизны» в коммунизме»), его последние статьи (называемые «политическим завещанием»), в центре которых НЭП, кооперация, культурная революция, наметили основные контуры будущего Культурного Социализма. «Культура» - стала всеопределяющим словом-паролем Нового Социализма. Но в 1924 году умер Ленин. И силы, влияние Культурного Социализма были катастрофически ослаблены. Сталинская команда Швондеров брала постепенно всю полноту власти. Члены так называемой «ленинской гвардии» расстреливались в подвалах Лубянки или гибли за колючей проволокой Гулага. Ленинское политическое завещание было затоптано сворой получивших безраздельную власть казарменных псевдокоммунистических бюрократов. Вот такой драматический поворот получил процесс развития марксистской теории.

Любопытно, что, уже на ранних стадиях функционирования этой псевдосоциалистической, бюрократической системы (с конца 20-х годов!), как было подмечено Юрием Лариным (известным экономистом и политиком той поры, хорошо знакомым изнутри с логикой той системы), бюрократическое сословие (прикрываясь цитатами из Маркса о социальном равенстве) потянулось к богатству и обогащению – через разветвлённую систему привилегий. А к середине 30-х годов эта тенденция уже становилась всё более преобладающим мотивом деятельности значительной части правящей бюрократии. «Шло освобождение мещанина в большевике» - удачно констатировал Троцкий. Об этом же, о процессе «освобождения мещанина в большевике», повествовал Маяковский – в «Клопе» и «Бане».

А уж 1970-е годы, годы «брежневизма», были годами полного разложения государственно-бюрократической формации, годами исчерпания ею всякого исторически прогрессивного содержания, и одновременно - «золотым веком» для номенклатуры, приступившей (пока под покровом партийных лозунгов и идеологического трепа о том, что у нас «всё – для человека») к скрытному массовому «первоначальному накоплению» богатств в своих руках (в прочном, добавим, союзе с теневой, околопартийной экономикой, опорными точками которой были «Управления делами» различных партийных и государственных органов). И постепенно, потихоньку-полегоньку нацеливалось на то, чтобы превратить корпоративно-бюрократическую собственность в частно-бюрократическую, на то, чтобы приватизировать блага и привилегии, привязанные к их бюрократическим креслам. Отвязать бы их от этих кресел и привязать к себе, лично!

При Горбачеве эта «номенклатурная приватизация», уже, не слишком таясь, шла бешено нарастающими темпами. Ну, а в 1990-е годы она уже была совершенно легализована. И превратилась в олигархический шабаш. Иначе говоря, «лихие девяностые» не только не были, как иногда думают, прямой противоположностью сталинско-брежневской системы, но были продолжением целого ряда специфических частнособственнических тенденций, формировавшихся в лоне государственно-бюрократического правления.

Противостоять этим двум родственным (хотя и обладающим своей существенной спецификой) системам и идеологиям по-настоящему способна лишь идеология Культурного (Демократического) Социализма, основы которой формировались культурной, развитой частью революционных масс в дни Октября и в первые годы после его победы. Демократический, культурный социализм (блистательно обозначенный Марксом, как «реальный гуманизм») – в этом надежда и спасение, в этом будущее России.

Теоретическим лидером теорий демократического, гуманного социализма и беспощадным критиком как идей сталинизма, так и идей воинствующего радикального либерализма был в 50-70-е годы Эвальд Васильевич Ильенков.

Вообще-то главными вопросами для Ильенкова были вопросы диалектической логики, законы Мышления, проблемы методологии научного знания. Главным для него было научить людей Мыслить.

Но проблемы общественного развития - тематика не посторонняя по отношению к основной и любимой теме Ильенкова.

Вспомним его любимое спинозовское определение Мышления, как движение мыслящего тела по контуру внешней вещи, внешнего лица. Но, ведь, "мыслящим телом", для Ильенкова, был не просто "индивид", но индивид, сущность которого есть "ансамбль общественных отношений", индивид, формируемый социумом и включенный в его коллективную деятельность, вне которой он просто невозможен. То есть реальным "мыслящим телом" является совокупность определенным образом связанных индивидов, иначе говоря - человеческое общество. Законы Мышления, т.е. законы движения этого "мыслящего тела" и есть одновременно законы общественного движения, общественного развития. И, следовательно, законы Логики, в ильенковским понимании, есть одновременно законы общественного развития, законы социально-исторической деятельности людей. Поэтому, кстати говоря, для Ильенкова и не существовало широко и глубокомысленно обсуждавшейся в советской философии "проблемы" соотношения "диамата" и "истмата". Он не обращал внимания на этот детский лепет, которым были заполнены многие издания того времени.

Что такое "социализм», по Ильенкову? Да, он знал эти знаменитые слова Ленина (1923г.) - о необходимости "коренного пересмотра всей нашей точки зрения на социализм".

Ильенков дает свою версию такого "пересмотра". Правда, он осторожен в выражениях - знает с каким напряженным вниманием следят за каждым его словом философские вертухаи и "доносители". Разумеется, "вертухаи" и "доносители", сусловские философские инквизиторы оценили взгляды Ильенкова, изложенные в работе "Маркс и западный мир" как немарксистские и антимарксистские. Какую же "крамолу" высказал Ильенков?

"Крамола" состояла в том, что он отказался видеть различие между капитализмом и социализмом в том, что капитализм - общество, базирующееся на "частной собственности", а социализм - на "общественной", "государственной". Ильенков называет "иллюзией" представления, будто чисто формальное превращение материального и духовного богатства, находящегося в собственности частных лиц ("собственников") в "общественную собственность", в "собственность всего общества" уже автоматически снимает и "отчуждение", что в этом "суть коммунизма». Это, пишет Ильенков, "грубое и непродуманное" представление о коммунизме; коммунизм в таком понятии и тем более таком исполнении предстает в виде "безличного организма, противостоящего каждому из составляющих его индивидов и олицетворенного в "государстве"[7]. Такой "коммунизм" не только не преодолевает "отчуждение",- цитирует Ильенков Маркса, - "но доводит его до крайних форм; в этом качестве, он "является лишь обобщением и завершением" отношения частной собственности, "выступает как всеобщая частная собственность"[8] . Формально-юридическое "обобществление собственности, учреждаемое политической революцией, - излагал Ильенков позицию Маркса, - есть всего на всего первый шаг, есть лишь первый этап действительного обобществления"[9]. Останавливаться на нем, увидеть в нем осуществляемый идеал коммунизма - означает гальванизировать национальную антигуманную утопию Платона, означает двинуться по пути к оруэлловскому тоталитаризму.

Подлинный же "коммунизм" связан с превращением уже учрежденной общественной собственности в действительную собственность "человека", т.е., выражаясь языком уже не "раннего", а "зрелого" Маркса, в личную собственность каждого индивида"[10]. И заключительная формула: "встает задача перерастания этой ("общественной" - Г.В.) формы собственности в личную собственность каждого члена общества"[11] . Реальная, личная собственность каждого индивида - вот лозунг-пароль нового общества.

И о другой ипостаси нового строя - политической, культурной - в полемике с Адамом Шаффом. Шафф - можно сказать, один из родоначальников нашего доморощенного, восточноевропейского либерализма, "демократ", "диссидент".

Если в первом случае оппонентами Ильенкова были "грубые", "казарменные" коммунисты, то во-втором - "демократ" и "либерал". В общем - вполне современная интеллектуально-политическая ситуация. И потому разбор полемики Эвальда Васильевича - сегодня вдвойне поучительна. Таких, как Шафф, сегодня у нас - пруд пруди. Совсем недавно в одной из дискуссий мне довелось скрестить, что называется, шпаги, с абсолютным двойником Адама Шаффа - Андроником Миграняном. Он почти слово в слово повторил арументацию Шаффа.

"Есть железный закон олигархии Р. Михельса", - просвещал меня Мигранян, - суть которого в том, что в конечном итоге решения принимаются узким кругом лиц. Это - де, закон любой организации, и демократия может быть только формой изъявления элит. "Думать, что есть какая-нибудь другая демократия, идеальная, где власть находится в руках народа, - это просто означает впасть в безумную утопию, абсолютно оторванную от реальной действительности. Народ не в коем случае не является правителем, не правит, а (лишь) выбирает тех, которые правят" (ж. "Мегаполис", окт. 1994.).

Вот и Шафф все доказывает, что демократия, как народоправство, - это утопия. И при новом, "хорошем", строе будет править не "большинство", не "народ", а - меньшинство, элита, и вся задача состоит только в том, чтобы эту элиту "воспитывать", улучшать, совершенство-вать ее деловые и моральные качества. И надо сказать, что "перестройщики" наши действо-вали прямо-таки "по Шаффу": меняли "старую", "плохую" элиту (Брежневых, Тихоновых, Соломенцовых) на "молодую" и "хорошую" (Горбачевых, Яковлевых, Янаевых, Лигачевых, Шеварднадзе и т.п.). В итоге, как и предсказывал в полемике с Шаффом Эвальд Васильевич, никаких принципиальных изменений в политическом строе не произошло. Изменилась лишь форма господства бюракратического меньшинства, суть же сохранилась - недемократический и антидемократический режим. Адамы Шаффы (как и наши нынешние его последователи), доказывающие неизбежность правления господства интеллектуальной элиты, - лишь по видимости борцы с казарменным коммунизмом, лишь по видимости "демократы". Они, в силу их исходных позиций, пишет Эвальд Васильевич, легко соскальзывают на рельсы, "апологии тех самых, (бюрократических - Г.В.) явлений..., несмотря на свою искреннюю нелюбовь к ним"[12]. Теоретики, подобные Шаффу, укрепляют правящие бюрократические круги во мнении, что они-то и есть подлинный цвет нации, подлинная "элита" и что "вверенное" им государство есть не общенародное достояние, а их "частная собственность"[13].

Ильенков категорически отказывается видеть в правлении различных элит ("хороших" ли, "плохих" ли) хоть какие-то намеки на демократию. Для него демократия была синонимом самостоятельности народных низов, синонимом народоправства. И в отличие от Шаффа, причины "отчуждения" человека и всевозможных форм его угнетения он видел не в "природе человека", не в "фундаментальных условиях его деятельности", а - в конкретно-исторических общественных формах, базирующихся либо на тотальном казарменно-коммунистическом обобществлении, либо на частнособственническом разделении труда.

Ильенков в 50-70-е был общепризнанным лидером интеллектуального противостояния той тоталитарно-авторитарной системе, которая сложилась в нашей стране в сталинские времена и продолжилась во времена брежневского правления. Но он не был интеллектуалом-одиночкой. Поднималась и набирала силу мощная волна общественного противостояния существовавшему режиму – волна так называемого «шестидесятничества». Назову некоторые из этих «форм противостояния» – дабы у современного читателя сложилось более адекватное представление о характере и масштабах оппозиции авторитарно-бюрократическому режиму.

Это, например, деятельность журнала «Новый мир» (периода редакторства А. Твардовского), вокруг которого в 1960-е гг. группировались демократы той поры – писатели (называю первые приходящие на ум имена: А. Солженицын, В. Войнович, В. Некрасов, Г. Владимов, В. Сёмин …), философы, литературные критики, публицисты (В. Лакшин, И. Виноградов, Ю. Буртин, И. Дедков, М. Лифшиц, И. Сац, А. Марьямов, М. Хитров), десятки виднейших интеллектуалов и тысячи подписчиков и читателей, разделяющих общую направленность журнала. Преследуемый властями, кромсаемый партийно-гебистской цензурой, травимый сталинцами и брежневцами из журналов «Октябрь» и «Молодая гвардия» (не стеснявшихся публично называть его «внутренней эмиграцией» и «нравственным подпольем»), он был, пожалуй, главной силой, главным центром демократии того времени. Можно говорить даже о существовании своеобразной «партии Нового Мира». Молодые аспиранты и университетские преподаватели, с большим энтузиазмом шли в эту «партию»: печатались в этом журнале, распространяли и пропагандировали его материалы, вступали в публичные, острые (не-безопасные для них, нередко кончавшиеся суровыми административными и партийными наказаниями) идейные схватки с его гонителями.

Был Институт философии на Волхонке – настоящий остров интеллектуальной свободы тех лет (с Э. Ильенковым, Г. Батищевым, А. Зиновьевым, Э. Соловьевым, Ю. Бородаем, А. Огурцовым, Н. Мотрошиловой). Знаменитые интеллектуальные оазисы в ИМРД и ИМЭМО (с Е. Плимаком, Ю. Карякиным, И. Пантиным, Г. Дилигенским, С. Холодковским). Гефтеровский семинар в Институте истории, знаменитый своими участниками и их глубокими, яркими и вольными речами – пока не всполошился бдительный (и злобный) идеологический отдел Московского горкома партии во главе с презираемым нами всеми В. Ягодкиным, пока не разогнал он этот семинар, не рассыпал подготовленную к выходу в свет книгу дискуссий этого замечательного сообщества, пока не вышвырнули из Института выдающегося, ученого, человека и гражданина Михаила Яковлевича Гефтера, вскоре демонстративно вернувшего партии свой партбилет. А славная когорта «новых народников», «деревенщиков» – литераторов, пишущих на сельские темы (В. Овечкин, Е. Дорош, Б. Можаев, В. Шукшин, В. Тендряков, Г. Троепольский)! А Институт социологии (с Ю. Левадой, Л. Карпинским, Б. Грушиным)! А талантливая поэтическая вольница (Д. Самойлов, Е. Евтушенко, Б. Ахмадуллина, Р. Рождественский, Н. Коржавин, А. Вознесенский). А геройский театральный «редут»: «Современник», «Таганка», БДТ, студенческий театр МГУ! Социалисты-рыночники (Г. Лисичкин, О. Лацис, А Волков, Т. Заславская). «Бардовская песня» (массовое движение, «возглавляемое» Б. Окуджавой). Песни-стихи В. Высоцкого и миллионы слушающих и рукоплещущих ему людей. Университетские и институтские кафедры, где молодые преподаватели давали сотням и тысячам своих учеников-студентов Уроки творчества, нравственности и свободы. Масса больших и малых студенческих (вообще – молодежных) кружков, примыкавших к той или другой «структуре» демократического движения. Важной частью этого общего демократического потока была деятельность правозащитников, людей кристальной честности и беззаветной смелости.

В общем, это было мощное (пусть жестко организационно не оформленное – и, может быть, в этом была его своеобразная сила) движение Протеста против того образа жизни и образа мышления, которые с помощью всевозможных репрессий навязывались людям существовавшим тогда политическим режимом.

Именно эта волна русского демократического и гуманистического Просвещения нанесла первый мощный удар авторитарно-тоталитарным структурам нашей страны в конце столетия. Говорю – «первый», потому что от одного удара эти структуры не рассыпаются. Уверен, будет еще и «второй», и «третий».

Общепризнанным органом демократического социализма, как я уже отмечал, был возглавляемый Твардовским журнал «Новый мир». Основной его девиз, сформулированный Твардовским, звучал так: «Ленин должен быть избавлен от тени Сталина».

«Новый мир» был не просто органом демократического социализма. Он развивал представление о социализме как, в первую очередь Культурно-Нравственном феномене.

Да, «Новый Мир» выступал за политическую демократию, за гласность, идейный плюрализм, народоправство против диктатуры партийно-государственной бюрократии.

Но не в этом его уникальная роль в нашей истории. Он – больше, гораздо больше, чем только «политическая оппозиция».

«Новый Мир» отказывался быть «приводным ремнем» правящей политической верхушки. У «Нового Мира» был другой хозяин – не на Старой площади (этом главном штабе номенклатуры), а – тот, что живет в городах и весях страны, растит хлеб, учит детей в школах, врачует граждан в поликлиниках и больницах, инженерит на заводах, трудится в научных лабораториях…, в общем Хозяином «Нового Мира» были граждане России, совокупность которых и составляло то, что возвышенно именовалось Народом. «Новый Мир» отказывался быть голосом партийных верхов, он стремился быть голосом Народа.

Иначе говоря, это было противостояние не просто двух разных политических сил, а более значимое и более масштабное противостояние –
Политики и Культуры
Политики и Нравственности
Политики и Гуманизма
Политической «целесообразности» и Дела Правды и Истины
Политического двоедушия, двуморальности и Предельной открытости и искренности
Партийно-политического, скрепленного «историческими решениями» Съездов, «единства» и Интеллектуального, идейного плюрализма.

И еще. Это было ПРОТИВОСТОЯНИЕ - Политического карьеризма и трусости и Высочайшего человеческого достоинства и безоглядной смелости.

Эти-то, развалившиеся в высоких цековских креслах, постоянно требовали пропаганды «исторических решений» их партийных съездов. Они постоянно «учили» творческую интеллигенцию: давайте в своих произведениях жизнь «в революционном развитии», дайте нам «положительного героя», равняйтесь, например, на «Кавалера золотой звезды» Бабаевского, шире, ярче показывайте «руководящую роль партийных организаций». В общем рассматривали художественную культуру как один из партийных отделов (вроде как оргпартотдел, «строительный», сельхозотдел – «даешь больше картофеля и овощей!»…). И многие (даже маститые, даже когда-то создавшие талантливые художественные вещи – вроде Тихонова, Федина, Фадеева) - сгибались и прогибались – уж очень сильным бывало давление политических верхов, уж очень грозные окрики летели из «высоких» кабинетов; да и жалко было расставаться с теми благами, которые щедро даровались послушным «приводным ремням».

А вот кредо Твардовского: Не могу передоверить даже Льву Толстому – сказать, что я хочу, и так, как я хочу[14]. Вы понимаете силу этого прямостояния Александра Трифоновича? Он
даже
Льву Толстому не «передоверит», а уж о таких мелких сошках, как генсеки, разные там секретари ЦК, заведующие отделами культуры и т.п. – и говорить нечего…

«Новый Мир» отстаивал и демонстрировал ту важную истину, что Культура – явление не менее, если не более, значимое для судеб страны, чем Политика. Главные герои «Нового Мира» – это, что называется, «люди из народа», это Василий Теркин Твардовского, это Иван Денисович и Матрена Солженицына, это герои Владимова, Семина, Тендрякова, Троепольского, Дороша, Виктора Некрасова, Дудинцева.

«Новый Мир» отстаивал, сколько было в его силах, новый тип отношения Культуры и Политики. Политика хотела быть ВСЕМ, подчинить себе ВСЁ. «Новый Мир» отвергал эти претензии Политики. Об этом - в статьях замечательных публицистов «Нового Мира» – Лакшина, Буртина, Виноградова, Мих. Лифшица, Плимака, Лебедева...

Это – и завет нынешней интеллигенции: ну, не спешите записываться в «доверенные лица» (в «приводные ремни») того или другого политика (даже вполне приличного, о неприличном – и говорить нечего). «Не царское это дело», не дело русского интеллигента, деятеля Культуры, обслуживать амбиции политиков. Ведите себя, мастера культуры, так, чтобы
политики
стремились стать Вашими «доверенными лицами». У вас свой, высокий, тип деятельности, у вас свое, высокое, предназначение.

Чтобы более глубоко и более содержательно выявить специфику новомировского мировоззрения, следует сопоставить его не только с официальной партийно-бюрократической идеологией. В таком сопоставлении высвечивается только одна из граней новомировского мировоззрения. Другая, не менее, а, может быть, даже более важная его грань предстанет перед нами в ходе сопоставления позиций Александра Трифоновича Твардовского и его знаменитого оппонента – Александра Исаевича Солженицына.

Исходная диспозиция: Твардовский и Солженицын - два великих гражданина России, два высоких образца противостояния общественной системе той поры, два образца гражданского мужества, несгибаемости и бесстрашия – и всё это огранено их высочайшим художественным талантом. В.Я. Лакшин: ««Новому миру» было на чем сойтись с Солженицыным. Нам тоже не нравился казенно-бюрократический социализм, … мы приходили в содрогание от ужасов сталинского лагеря и протестовали, где могли, против изощренных форм общественного лицемерия», «для нас неоспоримы были демократические права личности»[15].

И при этом – очень серьезные расхождения.

Солженицын: «Мы подобны были двум математическим кривым со своими особыми уравнениями. В каких-то точках они могут сблизиться, сойтись… - но их исконная первообразность неминуемо и скоро разведет их по разным путям»[16].

Из этого узла расхождений возьму только одну, но чрезвычайно важную, нить: понимание (а точнее – непонимание) Солженицыным сути их расхождений, смысла мировоззренческой позиции Твардовского. По моему убеждению, реконструкция, точное описание основной новомирской позиции – позиции демократического, гуманного, нравственного социализма в его противостоянии с брежневско-сталинским лжесоциализмом – имеет громадное значение для понимания всей картины идейных и политических сражений в российском обществе второй половины ХХ столетия и его дальнейшей эволюции.

Вот эта солженицынская оценка: Твардовский – часть той партийно-бюрократической, идеологической системы, что сложилась в стране. Может быть – лучшая часть, но – часть. (Твардовский: «Для него мы, т.е. «Новый Мир» и я – одно из звеньев враждебной ему системы»[17] ). Вся эта система (включая и лучшие, и худшие ее части) держится, по утверждению Солженицына, на четырех главных китах: Маркс, Ленин, Октябрьская революция, социализм. И стремясь быть жестко и до конца последовательным, он объединяет Твардовского и его злейших противников – Софронова из «Огонька», Кочетова из «Октября» и руководителей постоянно травившей Твардовского «Литературной России». Их споры с «Новым Миром» кажутся ему не слишком серьезными – некими «внутрисемейными ссорами». А в принципе – это одного поля ягоды. (Поэтому, кстати, Солженицын не испытывал никаких нравственных мучений, передавая свои вещи в эти, противостоящие «Новому Миру», издания: для него большой разницы между ними не было). Солженицын полагает, что есть всего две основные позиции: социалистическая (это где Суслов, Демичев, Кочетов и … Твардовский), и есть позиция антисоциалистическая (это он, Солженицын). Третьего не дано! А вот оно-то как раз и было «дано». И это - особая позиция Твардовского, равно далекая, как от сусловско-кочетовского «социализма», так и от солженицынского антисоциализма.

Да, позиция Твардовского, действительно, базируется на тех «китах», которые обозначил Солженицын. Но…

Но у Твардовского совсем другой Маркс (нежели у Суслова с Кочетовым) и совсем другой Ленин (не сталинизированный, непогрешимый и обожествленный Ленин из «Краткого курса», а Ленин – образец научного развивающегося знания, Ленин ищущий, делающий ошибки и исправляющий их, Ленин начала 20-х годов, создающий новую, опирающуюся на НЭП, стратегию развития страны, Ленин, призывающий «пересмотреть всю нашу точку зрения на социализм»). У Твардовского, действительно, - «ленинизм», но его особенность: это – антисталинский ленинизм. У него – «социализм», но это - антисталинский социализм, т.е. «социализм» нравственный, демократический, «с человеческим лицом», или, как любил говорить Александр Трифонович, «социализм со свободой». И «его» социализм коренным образом отличался от «реального», сталинско-брежневского, «социализма». Явись сегодня Маркс с Лениным пред очи нынешней власти, неоднократно замечал Твардовский, – их встретили бы так, как встретил у Достоевского Великий инквизитор Христа. «Клянутся Лениным иные, Имея Сталина в виду»[18]. «Ленин должен быть избавлен от тени Сталина, - не перестает повторять Александр Трифонович, - быть с Лениным означает полностью покончить с противоестественным сближением этих фигур»[19]. «Социализм» же, ныне построенный, «вообще не такой социализм, каким он должен быть»[20]. «Словно жить осталось тело, а души у тела нет»[21]. Иначе говоря, мировоззрение Твардовского прямо противоположно мировоззрению партийно-бюрократических верхов. И, в отличие, от не слишком проницательного (в данном случае) Солженицына, главные бюрократы и властные идеологи страны хорошо это понимали, видя в Твардовском (и его журнале) антагониста и великую – для себя - опасность. И потому травили и давили журнал сверх всякой меры.

Так что, можно было бы сказать Александру Исаевичу, не двухполюсное противостояние тут было («социализм – антисоциализм»), а трехполюсное: сталинский «социализм» (лжесоциализм), антисталинский, демократический социализм «Нового мира» и его единомышленников, «шестидесятников» и антисоциализм (это – Вы, Александр Исаевич, и масса «либералов», которые захватят властные рычаги в 90-е годы и с которыми, слава богу, Вы не захотите дружить; но они-то Ваш антисоциализм с удовольствием возьмут на вооружение и будут детишек в школах мучить его изучением).

Растущая радикализация мировоззрения Твардовского и усиление его противостояния партийно-государственной системе в конце 60-х годов. Радикализация эта связана с усилением сталинизации режима и с попытками власти «реабилитировать» Сталина к 50-летию Октяб-ря. Но главным, переломным событием, обусловившим фактический разрыв Твардовского с официальной идеологией и политикой (и больше – со всей политической системой), было введение танковой армии в Прагу для подавления чехословацкого «социализма с человеческим лицом», социализма, сторонником которого был Александр Трифонович и на который он возлагал надежды. И вот крах и этих надежд. Слушал радио (август 68-го), запишет он в Дневнике, и… «плакал»[22]. И дальше «Страшная десятидневка.

Что делать нам с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречает в шестьдесят восьмом"

Твардовский отказывается от когда-то данной присяги этому режиму – он теперь фронтально и неколебимо противостоит ему!

«Сейчас в год кризиса – конец всем иллюзиям... ««Социалистический» (заметьте: в кавычках! – Г.В.) принцип вяжет по рукам и ногам всех»[23]. И о чиновниках: «вурдалаки», «худшие враги общества»; «руксостав – это люди, ничего не умеющие, ни на что не пригодные, кроме руководства – сверху донизу, у них ни специальности, ни образования, ни навыков работы, ни привычки читать, не то что писать»[24]. В общем – «мир несвободы»[25]. Соглашается с Джиласом: да, бюрократия - не какие-то там «слуги народа», а господствующий «новый класс». И всё время теперь - параллели с Дубчеком. 18 апреля 69 года (после снятия Дубчека и исключения его из партии): «Вот и Дубчек (раздавлен – Г.В.). Очередь за мной», «его час – мой час»[26]. Ощущение антагонизма с правящим «новым классом» резко обостряется: «Возможно, что меня, как Дубчека, желали бы судить, прорабатывать, но не с руки только – скандалезно…»[27].

Нравственность, гуманизм, правда и милосердие – вот основные черты личности Александра Трифоновича и его общественной позиции. И вот эта-то позиция совершенно не вписывалась в тот мир лицемерия, жестокосердия, пренебрежительного отношения правящего номенклатурного сословия к жизням и судьбам простых, «добрых» (как любил говорить Твардовский) людей. И Твардовский неуклонно, последовательно, семимильными шагами шел к пониманию того, что к новому, гуманистическому миру можно придти только сломав государственно-бюрократическую систему, только путем коренных (а не «косметических») социально-политических преобразований.

Это мировоззренческое кредо НМ – после разгрома журнала и смерти его главного редактора (1970г.) – активно разрабатывалось новомирскими соратниками А.Т. (и подтягивавшимся к ним молодым поколением публицистов и теоретиков). В 70-80-е годы новомирская линия «демократического социализма» («шестидесятников») получила развитие – уже на серьезном теоретическом уровне – в работах таких авторов, как Ю.Буртин, В.Лакшин, М.Гефтер, Г.Водолазов, Л.Карпинский, И.Дедков, А.Лебедев, О.Лацис, Рой Медведев, В.Хорос… Развиваемые ими идеи готовили общественное сознание граждан к пониманию необходимости коренных («революционных», по своим масштабам) реформ бюрократической системы существовавшего лжесоциализма.

В первые годы «перестройки» их идеи зазвучали с особенной силой, подталкивая горбачевское руководство к решительной, фундаментальной демократизации общественного строя, к тому, чтобы словесно провозглашавшиеся правящим классом социалистические лозунги стали реальностью. Достаточно вспомнить такой, можно сказать, Манифест перестроечных, демократических сил, как сборник «Иного не дано» (1988 г.), в котором хотя было и немало авторов либерального толка, но и голоса демократических социалистов звучали весомо и не терялись в общем демократическом хоре (статьи Заславской, Бутенко, Дзарасова, Буртина, Гефтера, Водолазова, Карпинского).

Но события – под напором гораздо более сплоченного, обладающего мощными административными рычагами бюрократического класса и его союзников из «либерального» и «экономикотеневого» лагеря – пошли иным путем: в сторону от социализма и от демократии. И первыми, кто развеял иллюзии перестроечно-реформаторского процесса, были именно демосоциалисты - наследники новомирской традиции. Они постоянно, из статьи в статью, из книги в книгу, разъясняли людям, что «перестройка» и «реформы», осуществляемые на горбачевский и ельцинский манер, никакой демократии, никакого гуманизма не дали России и дать в принципе не могут. Ибо «реформами» этими заправляли силы той самой номенклатуры, которая господствовала в прежней, доперестроечной, России. И которая, уже при «Советской власти» объективно стала антисоциалистической и антидемократической силой. Теперь же, под звон «перестроечных» лозунгов, она с невероятной поспешностью отказывалась от враждебной и надоевшей ей социалистической словесности и с удовольствием сбрасывала с себя социалистические одежки, перепрыгивая из райкомов, обкомов, отделов ЦК, КГБ и МВД в бизнес-структуры и в располагающие к безбрежной коррупции места в новом государственном аппарате. Ее командные высоты в прежней, партийно-бюрократической, системе обеспечивали ей безграничные возможности в деле приватизации («прихватизации») прежней «государственной» собственности, в деле перекачки прежнего государственного богатства в свой «частный» карман.

Диктатура бюрократии никуда не исчезла. Она, как остроумно заметил Ю.Буртин, просто «повернулась на другой бок», освоив новые рычаги и формы своего господства. И потому власть как была «чужой» для народа в сталинско-брежневское время, так и осталась «чужой» в новые времена.

С 90-х годов начался новый тур противостояния «демсоциализма» уже новостарой, перевернувшейся на другой бок, но сохранившей свою либеральную суть, системе. Демократический социализм – по-прежнему утесняемая идеология. Ее пытается оттеснить на обочину общественной жизни и новая, псевдодемократическая (и антисоциалистическая) власть и сталинистские лжесоциалисты из (будто бы «оппозиционной») КПРФ. В общем, снова, как и прежде, теснимые, и снова, как и прежде, непокоренные. Так своеобразным Манифестом современного «демократического, гуманного социализма» стала книга четырнадцати авторов (между прочим, докторов наук, профессоров) – «Социализм – ХХI» (2009 г.). Где, наряду с «ветеранами» демократическо-социалистической мысли (В.Межуевым, С.Дзарасовым, Г.Водолазовым, Г.Багатурией, Б.Славиным, М. Воейковым) выступили представители более молодого поколения (А.Бузгалин, В.Арсланов, В.Миронов, А.Калганов, Л. Булавка…). Демократическо-социалистическая линия продолжается… Она по-прежнему выступает как народная альтернатива социальному неравенству и политической несвободе.

Точка обзора.

На первый, поверхностный, взгляд, может показаться, что книга эта посвящена истории теории и практики социализма, описанию особенностей социалистического строя, его возможных перспектив в 21 веке, выяснению исторической значимости марксистской теории, что это - книга для довольно узкого и специфического круга читателей: например, для «научных работников», занимающихся проблематикой социализма, для «преподавателей», читающих курсы по истории политических учений, для «студентов», сдающих экзамены по этим курсам. И поэтому не исключено, что широкий, массовый читатель, скользнув взглядом по заголовку и оглавлению книги, по аннотации к ней, отложит ее в сторону – пусть специалисты читают, пусть ученые рассматривают ее идеи на своих симпозиумах и круглых столах, пусть зубрят ее студенты, разнося наиболее важные ее мысли по своим экзаменационным шпаргалкам. Отложит – и очень ошибется. Ибо она – не для «специалистов» (или, вернее, не только и не столько «для специалистов») и не для абстрактно-теоретических разговоров за «круглыми столами». Вообще она не о том, она – существенно о другом. О том, что не может не волновать современного человека, современного россиянина. Это вообще не «профессорская» книга (хотя все авторы – профессора, и достаточно известные в научном мире). Это книга – граждан, озабоченных изломами современного российского бытия, граждан, дающих оценку этому бытию, старающихся понять его глубинную суть, его противоречия и возможные перспективы. Авторы изначально исходят из вопросов: где, на каком историческом рубеже, в какой ситуации, в каких социально-политических условиях находится наша страна. И, дав этой ситуации (немного забежим вперед!) сугубо негативную оценку, они предлагают пути ее преодоления, пути избежания надвигающейся (по их убеждению) социальной катастрофы.