РУССКАЯ  ОБЩИНА  И  СОВЕТСКИЙ  ПРОЕКТ

Одна из главных причин революции

Ностальгируя о русской деревне, мы часто слышим, что традиционный сельский уклад разрушила революция. Эта формулировка повторяется так регулярно, что кажется неоспоримой истиной. Однако внимательное изучение вопроса подсказывает, что события, происходившие в русской деревне столетие назад, подчинялись совсем иной логике. Разрушение русского сельского уклада началось гораздо раньше, а массовое участие крестьян в революционном движении было вызвано не столько желанием разрушить, сколько желанием восстановить привычные социальные отношения.

«ОБЩЕСТВО ИЗБРАННЫХ И ОТВЕРЖЕННЫХ» И «ОБЩЕСТВО РАВНЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ»

На протяжении веков базовым элементом русского социального уклада была сельская община. Вся земля, находившаяся в распоряжении общины, считалась коллективным достоянием, и периодически делилась поровну между всеми её членами, пропорционально числу душ или едоков. В этом, кстати, одно из принципиальных отличий Русской, и шире – Восточно-христианской цивилизации, от Западноевропейской.

На Западе преобладала частная собственность на землю, и семейные наделы чаще всего наследовались по принципу майората (старшинства), то есть целиком переходили старшему сыну. С принципом майората мы все знакомы с детства по сказке Шарля Перро. Там первенец получает в наследство от папаши прибыльную недвижимость (мельницу), а невезучие последыши довольствуются ослом и котом. Такой тип землевладения обеспечивал высокий уровень жизни для части общества (тем, кому повезло родиться первыми), а младшим не оставалось ничего, как сколачивать состояние с нуля, пополняя огромные армии искателей счастья.

В сказке Перро обделённый наследник завоёвывает, в конце концов, замок людоеда с прилагающимися сказочными богатствами. В жизни западноевропейские лишенцы завоёвывали, как правило, богатства других народов, десятками тысяч отправляясь в колониальные походы во все стороны света.

Совсем по-иному выглядело наследование в России и других странах к востоку от «линии Хайнала». («Линия Хайнала» - условная граница между Западной и Восточной Европой, устаовленная демографами). Здесь, как правило, дети не делились на счастливчиков и лишенцев,- вся земельная недвижимость регулярно делилась поровну между членами общины. Такой способ жизни нельзя назвать уравниловкой, ведь делились не конечные плоды труда, а исходные средства. Итоговый уровень жизни, в конце концов, зависел от трудовых усилий человека: насколько эффективно он сможет обработать свой надел, собрать и сохранить урожай. По большому счёту, именно традиционное русское общество можно назвать «обществом равных возможностей», в котором уровень жизни крестьянина не был предопределён ни благосостоянием родителей, ни порядковым номером рождения, а зависел исключительно от него самого. У общины не было любимчиков и париев,- каждый от рождения имел право на свою, равную с другими, долю земли.

«ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЛОКОМОТИВ» СХОДИТ С РЕЛЬСОВ

Таким образом, Запад и Восток христианского мира предложили две разные жизненные стратегии. Первая была нацелена на накопление максимального подушевого богатства, пусть даже и ценой множества сломанных «лишних» судеб, вторая – на выживание максимального числа людей, никто из которых не считался «лишним».

В результате на протяжении нескольких веков наблюдались отчётливые расхождения в развитии двух цивилизаций. Запад всё больше опережал Россию по части благосостояния, Россия демонстрировала более высокий прирост населения. Так, в восемнадцатом веке русские (великороссы) обогнали по численности итальянцев, в девятнадцатом – французов и немцев, став крупнейшим этносом на европейском континенте. (Для справки: во времена Ивана Грозного русских было вдвое меньше, чем немцев или итальянцев, втрое меньше, чем французов).

Умножение соотечественников ещё более ускорилось после отмены крепостного права: в некоторые годы Россия даже становилась абсолютным мировым лидером, опережая по масштабам естественного прироста таких гигантов, как Индия и Китай. Конечно, у демографического бума была и обратная сторона – аграрное перенаселение, чрезмерная земельная теснота, ведь старые сельскохозяйственные угодья приходилось делить на всё большее и большее число людей. Англичане, французы, голландцы своих «лишних людей» обеспечивали за счёт эксплуатации колоний, русским же приходилось рассчитывать только на себя самих.

К концу XIX века русское правительство встревожилось увеличивающимся отставанием от Западной Европы по уровню жизни и всерьёз озаботилось проблемой крестьянской бедности. Причиной отставания была объявлена уравнительная крестьянская община, не позволявшая развиваться крупным сельским предпринимателям. Если бы таковые концентрировали в своих руках большие земельные участки и внедряли на них современные технологии, Россия пошла бы вперёд и нагнала Запад,- решили в Петербурге. А для начала предложили прекратить постоянные переделы, ведущие к дроблению угодий, и закрепить существующие у крестьян участки в долгосрочное пользование.

В 1893 году был принят закон «Об ограничении права земельных переделов». Согласно новому порядку, переделы можно было проводить не чаще, чем раз в двенадцать лет, и то – лишь при согласии двух третей общинников. Во что же это выливалось на практике? А на практике получилось так, что большинство людей, рождённых до 1893 года, получили свои наделы, а большинство тех, кто родился позже – нет. Представьте себе деревню, где до выхода нового закона последний передел случился, допустим, в 1890 году. Та семья, которая к 1890 году состояла из двух родителей и шестерых детей, получила восемь наделов. Та семья, которая отпраздновала свадьбу в 1890-м – два надела. По состоянию на девяностый год всё справедливо. Но что будет пятнадцать лет спустя?

За это время в первой семье из шестерых детей двое умерло, двое ушло (в город, или в армию, или переселилось на новые места), из оставшихся двух – дочь вышла замуж в соседнюю деревню, сын только что женился и привёл в дом невестку. В итоге на четверых членов семьи осталось восемь наделов: по два надела на душу.

А как изменится за это время состояние второй семьи? Там тоже родилось шестеро детей: но у них по-прежнему два надела на восьмерых. По четвертушке на душу. Они в восемь раз беднее своих удачливых соседей. Беспросветная нищета! Рожать продолжали по инерции, по традиции,- сколько Бог даст. Но на свет Божий появлялись уже не полноправные члены общины, рассчитывающие на свой кровный земельный пай, а отверженные, обделённые с детства «лишние люди».

Вы спросите: а почему же они не организовали новый передел? Ведь двенадцать лет уже миновало, с этого момента закон позволяет перераспределить общинную землю по справедливости? Да поди-ка, попробуй! Ведь для этого надо набрать две трети голосов. А у нашего обделённого хозяина всего один голос: дети-то его ещё несовершеннолетние. Зато у крепкого землевладельца минимум два голоса: первый – его собственный и второй – его, оставшегося на деревне, сына. (А может быть, и все четыре,- если в момент голосования вернутся ушедшие в город сыновья. Они, хотя и имеют уже городские заработки, всё ещё приписаны к крестьянскому сословию и сохраняют право голоса на сельском сходе).

Так что новый передел, скорее всего, не состоится,- кто же по доброй воле согласится расстаться с землицей, обильно политой солёным потом за минувшие двенадцать лет, ради соседских голодранцев? Тем более, что из-за демографического бума земли на каждую душу придётся меньше, чем раньше. Нет, удачливые владельцы за землю держались крепко: никаких переделов! Значит, вторая семья в нашем модельном примере обречена на беспросветную нужду. А на дворе 1905 год.

«ПЕХОТА РЕВОЛЮЦИИ» ИЛИ ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ КЛАССОВАЯ НЕНАВИСТЬ?

В начале ХХ века наблюдается стремительное имущественное расслоение русской деревни. Из школьного курса истории помнится: 15 % составлял зажиточный класс («кулаки»), 20 % - середняки и почти две трети – босоногая беднота. В наши дни принято считать, что главной причиной этого расслоения были личные качества крестьян: работящие и непьющие выбивались в люди, а пьяницы и бездельники опускались на дно. Но это примитивная и ангажированная трактовка проблемы. Главная причина расслоения была, конечно, не в лени и трудолюбии, а в отмирании передельной общины.

Происходил слом вековых русских представлений о мироустройстве и справедливости. Русская культура,- на своём самом низовом, народном, понятийном уровне,- никогда не признавала существования «лишних людей». Исстари русские люди выживали всеми миром и бедовали всем миром. Все были дети Божьи, все – братья и сёстры, все от рождения имели равное право на лучшую долю. Земля-кормилица существовала для всех – это воспринималось как данность, неоспоримая истина, закон природы, веление Творца.

И вдруг,- одним повезло родиться до передела, а другим нет. Одни получили землю, другие её лишены. Одни приглашены на праздник жизни, а перед другими закрываются ворота. В точном согласии с этикой радикального протестантизма: одни с рождения присуждены к спасению, другие с рождения приговорены к проклятию. Русский народ такую этику принять не мог. Год за годом накапливалась лавина гнева.

Для современного человека важно пояснить: обделённые семьи испытывали не только моральные страдания и физические лишения. Земля была в прямом смысле вопросом жизни и смерти. Хроническое недоедание бедноты вело к частым болезням с летальным исходом, особенно среди детей. Для того времени в принципе характерна высокая детская смертность, но у бедных слоёв населения она просто зашкаливала.

Мы часто задаёмся риторическим вопросом: откуда взялась классовая ненависть при раскулачивании? Как могли люди, всю жизнь прожившие бок о бок, отнимать у своих односельчан всё нажитое и высылать их на Печору или в Пермский край, да ещё вместе с малыми детьми?! Как могли голосовать за это на деревенских собраниях? Сегодня бытует одно объяснение: чёрная зависть – к тем, кто лучше работал.

Зависть, конечно, тоже внесла свою лепту в страшные события двадцатого века. Революция – это такой ураган, в котором сплетаются все ветры времени. Но нельзя забывать, что за десятилетия до революции зажиточные крестьяне многих деревень тоже принимали роковые для односельчан решения – голосовали на сельских сходах против передела земли. И обрекали тем самым соседских детей на полуголодное существование, грозившее смертью.

Чтобы понять чувства людей той эпохи, представьте, что сегодня по чьей-то злой воле умер Ваш ребёнок. Например, врач отказал ему в операции и разместил на этом месте в стационаре свою вполне жизнеспособную родственницу, - ей, видите ли, важно полежать под наблюдением, здоровье поправить. Сможете Вы простить это: и врачу, и его родственнице? Вряд ли. Долго будете помнить обиду? Наверное, всю жизнь. А ведь решение врача очень похоже на решение сытой семьи не делить землю с той, что живёт впроголодь. Так что же удивительного, что многие бедные крестьяне вспомнили старые обиды в годы раскулачивания: в своё время наша семья из-за Вас голодала, а теперь извольте, поголодайте Вы!

Логика, конечно, жестокая, не имеющая ничего общего с теми христианскими заповедями, на которых строилась русская этика. Но давайте не забывать, что традиционная национальная этика была подорвана ещё раньше, в момент отказа от земельных переделов, когда единое прежде сельское общество братьев и сестёр превратилось вдруг в общество избранных и отверженных.

Куда девались отверженные «лишние люди», на чью долю не досталось земельных наделов с рождения? Многие из тех, кто не умер от недоедания в детстве, повзрослев, старались найти работу в городах. Так, моя родня по отцовской линии в основном отправлялась шахтёрами на Донбасс. А прадед по материнской линии, чья семья бедовала посреди роскошных липецких чернозёмов (шутка ли – на семью с тринадцатью детьми один-единственный душевой земельный надел! Ничего странного, что восемь из тринадцати не дотянули до совершеннолетия),- этот прадед подрабатывал извозчиком в Раненбурге. Вот из таких, обделённых землёй людей, выплеснутых нищетой в города, и была сформирована пехота революции.

Задумаемся: те, кто родился в эпоху угасания передельной общины, в девяностые годы XIX века и позже, к 1917 году уже выросли и стали молодыми, сильными людьми. Именно это поколение было обделено законом 1893 года. Именно это поколение – обиженное, голодное, злое, из-за юного возраста радикальное и бесшабашное – оказалось лучшим топливом во всероссийском костре. Даже те, кто хорошо устроился и получал высокую зарплату на заводах, были сформированы своим голодным крестьянским детством и носили в душе пожизненный шрам от пережитой несправедливости.

Более консервативное старшее поколение,- те, кто успел получить свои наделы в восьмидесятых годах и на кого позднее рассчитывал Столыпин,- не могло противостоять напору молодых и в силу возраста, и в силу меньшей численности. Кроме того, по мере того, как их семьи превращались в многодетные, им тоже грозила люмпенизация. В выигрыше от разложения передельной общины оказались лишь старики,- те, кому к 1893 году было уже под сорок и у кого с тех пор не прибавлялось детей.

Есть закономерная символика в революционных датах нашей истории. В 1893 году принят закон, ограничивший возможность земельных переделов двенадцатилетним сроком,- и обе грозы, прогремевшие над Россией, случились как раз с двенадцатилетним шагом от этой базовой даты, – в 1905 и в 1917 годах. Историкам и социологам следовало бы обратить внимание на это, вряд ли случайное, совпадение.

СССР КАК ПРОДУКТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБЩИНЫ

Советский проект привлёк крестьянское большинство не только возможностью нового передела земли. Он обещал создать общество, основанное на понятных и привычных для вековой русской этики социальных началах – общество равных возможностей. В нём не должно было быть деления на «избранных» и «лишних» людей, на тех, кто с рождения «присуждён к спасению» и тех, кто с рождения «обречён на проклятие». Кроме того, советский проект предложил быстрое решение проблемы аграрного перенаселения – в сжатые сроки создав огромное количество рабочих мест вне аграрного сектора, в городах. Нравится нам, сегодняшним людям, советский строй или нет, но необходимо признать, что в начале ХХ века в России не было другого общественного проекта, который планировал решить оба наболевших русских вопроса. Он обращался к традиционному крестьянскому представлению о справедливом мироустройстве и одновременно выдвигал программу индустриализации, чтобы трудоустроить избыток деревенской людской массы в городах. Столыпинская альтернатива, очевидно, не решала ни одной из этих проблем, закрепляя землю за «избранными» и не предлагая организованного трудоустройства «отверженным» (разве что переселение их на далёкие и не очень-то благодатные земли имперских окраин).

Подведём итог. Советский проект был во многом порождён логикой развития русской передельной общины, опираясь на её вековые этические принципы и отвечая на брошенные ей к началу ХХ века вызовы. По существу, весь СССР строился как гигантская община-семья, поднятая с уровня патриархального сельского сообщества до уровня индустриальной сверхдержавы.

Читатель может обоснованно возразить, что люди, закладывавшие теорию построения социализма в СССР, не имели никакого отношения к русскому крестьянству. Это верно. Но верно и то, что теоретики из политической эмиграции потерпели крах, сгорев дотла в разожжённом ими революционном костре. А строила новое общество та самая, вдохновлённая ими, «крестьянская пехота», навербованная в основном из «отверженных» при разложении передельной общины людей. Представления этого большинства, заложенные сельским общинным бытиём, в итоге оказались решающими.

Прошло уже почти тридцать лет с тех пор, как советский проект канул в лету, не выдержав испытания временем. Но большинство русских по-прежнему не признаёт справедливым общество, которое делится на «избранных» и «отверженных», и по-прежнему считает, что все люди, независимо от рождения, имеют равные права на богатства родной земли. Что сбережение людей важнее сбережения богатства. Что нельзя повышать уровень жизни одних за счёт унижения других. Социальное устройство, которое не учитывает эти, базовые ценности нашей цивилизации, не может оказаться прочным.